Газета «Християнин» (Украина, Херсонская область, г. Новая Каховка) приветствует Вас! На этом небольшом сайте вы можете прочитать все статьи из нашей газеты, а так же скачать её электронную версию. >>Читать последний номер<< >>Скачать календарь на 2022 год<<

Павел Смоленый (Начало)

В этом номере начинаем публикацию одного из самых ярких произведений христианской литературы под названием «Павел Смоленый»

Прозвище «Смоленый» Павел получил в восьмилетнем возрасте при особых обстоятельствах, о которых речь впереди. Его настоящая фамилия – Тихомиров, он сын крестьянина одной из беднейших деревушек Могилевской губернии. Семья Тихомировых состояла из отца, матери и двух малолетних детей – десятилетней Шуры и восьмилетнего Паши. Семья была дружная и религиозная, пользовалась уважением не только односельчан, но и церковного прихода: у них по праздникам бывал и играл в карты с хозяином даже местный священник. Играли не на деньги, а времяпровождения ради, то в «дурачка», то в «носы», причем проигравшему доставалось картами по носу. Когда у кого-нибудь из игравших бывали деньги, детей командировали за водочкой, все приходили в веселое настроение, а «батюшка» говорил: «Умеренно пить не грешно; сам Господь любил веселье и претворил воду в вино на браке в Кане Галилейской». Дети с интересом наблюдали при этом, как нос священника краснел не то от водочки, не то от ударов картами, которые особенно ловко наносил обычно выигрывавший отец. Добряк священник только покрякивал, говоря: «Претерпевший же до конца спасется» (Матф. 10:22); и на нашей улице будет праздник; тогда держись, брат, и ты; написано: «Не оставайтесь должными никому» (Рим. 13:8) и «Какою мерою мерите, такою и вам отмерится» (Матф. 7:2).

Но вот веселой жизни пришел конец. Следовавшие один за другим неурожаи заставили крестьян деревни Сосновки думать о переселении в Сибирь. Целыми днями толковали они об этом и наконец решили послать ходоков подыскать подходящий участок земли в одной из сибирских губерний. В число ходоков попал и Тихомиров, как человек толковый и расторопный. Через три месяца ходоки вернулись. Участок был найден в Томской губернии. Распродав все имущество, переселенцы тронулись в путь-дорогу. Несколько вагонов длинного поезда, одного из нескольких переселенческих поездов, заняли сосновцы. Дело было в 1897 году.

Медленно двигавшиеся поезда делали продолжительные остановки для пересадок на узловых станциях – Самара, Челябинск, Омск ... По целым неделям переселенцам приходилось ожидать нужных поездов, и они кое-как, валяясь на полу, проводили дни и ночи в тесных станционных помещениях. Кипяченой воды в баках не хватало, горячая пища в буфетах была не по карману беднякам, голодный люд набрасывался на дешевую селедку да вяленую воблу, пил сырую воду. И вот появились сперва желудочные заболевания, потом холера. Заболевали преимущественно взрослые. Не доехав до Томска, заболел и Тихомиров. Все признаки говорили о холере. К ужасу его жены и детей, на одной из станций больного вывели из вагона и отправили в барак для заразных больных. Конечно, жена и дети также оставили поезд и приютились недалеко от барака за составленными вместе железнодорожными снеговыми щитами, чтобы по несколько раз в день справляться о здоровье мужа и отца. С каждым разом вести были печальнее. Прошло три дня, и убитая горем Тихомирова объявила детям, что и она заболела, как их отец. Душераздирающей была сцена, когда носильщики забирали у плачущих детей дорогую мать – с нею они лишились последней опоры. Мать долго не решалась выпустить их из своих объятий, чувствуя, что расстается с ними навсегда. Но ужаснее смерти была для нее мысль о том, что ее дорогие дети останутся круглыми сиротами на чужой стороне.

Вот унесли в барак и мать. Дети с воплем отчаяния бежали за людьми, уносившими ее от них, но тяжелая дверь барака бессердечно захлопнулась перед ними. Какими несчастными и одинокими почувствовали себя теперь Шура и Паша! Они, как безумные, бегали вокруг барака и звали то отца, то мать... Ответом им были только грубые окрики сторожей и угрозы побить их, если они не уйдут. Но дети не переставали кричать и проситься в «барак, чтоб умереть с родителями, без которых они жить не могли и не хотели. Так они бегали до самой ночи, и только ночной холод заставил их подумать об одежде, которую они с другими вещами оставили у щитов. Придя на место, где они с матерью сидели до ее болезни, они не нашли своего багажа: кто-то, видно, польстился на нищенские пожитки переселенцев...

Забившись между щитами, дети плотно прижались друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Шура, как старшая, заботилась о своем братишке. Она до рассвета не сомкнула глаз, и эта ночь показалась ей вечностью. Лишь только Паша проснулся, они опять побежали к бараку. Первый служитель, который им там встретился, сказал: «Не приходите больше: утром мы вынесли труп вашего отца, да и мать ваша, наверное, умрет сегодня».

Трудно было убедить детей не подходить к бараку. Они то и дело заглядывали в окна и звали свою маму. Неужто навсегда умолкнет для них ее сладкий голос, неужто к вечеру и она будет холодным трупом?

Да, вечером они узнали, что мать умерла. Обнявшись, они сидели у щитов и горько плакали. Паша в эту ночь не спал ни минуты, все плакал и тосковал. Сев спиною к щитам, он смотрел на уходившую вдаль линию железной дороги и мучительно переживал в своем детском воображении все ужасные события последних дней. Наконец он сказал, заметив идущий поезд: «Шура! Я не хочу жить без мамы и папы, пойдем, ляжем на рельсы. Пусть паровоз раздавит нас и мы помрем. Зачем нам жить? Куда мы теперь пойдем? Кому мы нужны?» С этими словами Паша схватил сестру за руку и стал тащить ее к железнодорожному полотну. Шуру охватил ужас; она обняла братишку и, рыдая, говорила:

«Нет, ни за что не пойду под поезд и тебя не пущу... Боюсь... Страшно!» – «Пусти, я один побегу!» – кричал мальчик.

Пока они уговаривали один другого, поезд промчался мимо. Паша упал вниз лицом на землю и завопил: «Зачем ты меня удержала? Я не хочу больше жить!» Старшая сестренка, умная и ласковая, стала убеждать брата более об этом не думать. Долго пришлось ей его уговаривать, пока он успокоился и пообещал не думать о смерти, не покидать Шуру совсем одну на свете.

Опять дети сели у щитов, прижавшись друг к другу и стали ждать рассвета. Они решили пойти утром на могилу родителей. Холодная ночь тянулась бесконечно долго для прозябших, голодных детей. Но вот и утро. Дети побежали к кладбищу, где на особо отведенном месте хоронили больных, умерших от заразной болезни. У ворот кладбища дети попросили сторожа впустить их и указать, где погребены их родители. Но сторож грубо ответил: «Разве мало их сюда перетаскали за эту ночь? Разве я обязан знать, кого тут закапывают? Да притом их сваливают в одну яму по десять, а то и по двадцать человек».

Не добившись ничего, дети уставились заплаканными глазенками сквозь щели забора на беспорядочные группы холмиков из сырой глины. Долго они так стояли, смотрели и плакали, пока сторож их не отогнал. Убитые горем, рука об руку, они молча шли назад к щитам, свидетелям их тяжких переживаний за пять последних дней и их разлуки с матерью. Это место сделалось для них, осиротевших, чем-то близким, вроде родного дома. Они стали думать и советоваться, как им быть и что делать. Не хотелось им попасть в барак для осиротевших детей, но они сознавали, что это было бы для них спасением от голода, который все больше давал о себе знать. Их небольшие запасы съестного пропали вместе с багажом, а там были и деньги.

Жутко было теперь одиноким детям, голодно и холодно. Весенние жаворонки весело заливались над ними, распевая свои незатейливые песенки; яркое солнышко золотило все кругом, а в сердцах сироток была черная ночь. Горе особенно сблизило теперь сестру и брата. Шура стала для Паши как бы второй матерью: ласкала его, утешала, как могла, и приговаривала: «Не будем унывать, мой милый! Бог нас не оставит!»

Дети уже решили идти в ближайшую от станции деревню и просить хлеба, как вдруг услышали грубый окрик: «Вы что тут делаете, вы чьи?» Перед ними стоял незнакомец в форменной одежде и разглядывал их. Смутились дети и не сразу ответили, что они переселенцы и что их отец и мать только что умерли. Незнакомец приказал им идти за ним и отвел их на распределительный пункт, где их сейчас же определили в барак для осиротевших, чего они так боялись, особенно потому, что грозила разлука: барак для девочек был за несколько станций от этого места. Но несмотря на мольбы и слезы детей, Пашу повели версты за три от станции в барак для мальчиков, а Шуру отправили с первым отходившим поездом на ту станцию, где был барак для девочек. Нетрудно себе представить страдания разлучавшихся детей, ведь каждый терял в другом все, что ему было дорого в жизни. Пашу ввели в барак, где было уже сотни три ребятишек. Многие жили там уже довольно давно, освоились с новыми условиями и были шаловливы. Новичка Пашу они встретили шутками и увесистыми толчками в бока и спину – для первого знакомства. Через неделю Паша задумал бежать из барака: вся обстановка, невнимание к нуждам детей, грубость многих ребятишек, драки, крик и противные постные щи каждый день на обед стали ему невыносимы. И вот он стал выжидать удобного момента для бегства. Детям не позволяли одним отлучаться из барака; но медлить было нельзя, а потому в одну темную ночь Паша, выйдя во двор, перелез через дощатый забор и опрометью кинулся в сторону, противоположную железной дороге. Верстах в пяти от нее начинался большой лес. Очутившись в чаще, Паша почувствовал себя спокойнее. Теперь он не бежал, а шел, стараясь не терять из виду опушку леса, чтобы не заблудиться и все же уйти подальше от того места, где был барак. Долго он так шел, наконец утомился, прилег под одним деревом и скоро заснул. Во сне ему казалось, что его догнали и притащили в барак, а там били и, раскрывая ему рот, без конца вливали противных постных щей...

Яркое весеннее солнышко уже сильно пригревало, когда маленький беглец проснулся. Разноголосые пташки просто оглушали его своим пением; они точно старались похвалиться своим искусством перед пришельцем в их зеленое царство. Паша сел и стал думать, что ему делать дальше. Решил он идти на родину, в свою Сосновку; название своей деревни он хорошо помнил. Как хорошо ему когда-то жилось в Сосновке! Там была такая славная речка, в которой он купался с другими ребятами и ловил удочкой рыбу... Страшно хотелось ему, конечно, повидаться с милой сестрой Шурой, но где и как ее найти, он не знал. Да притом и страшно было: как бы его не забрали опять в барак. И вот он решил храбро идти вперед, подальше от противного барака, а там он будет подробно расспрашивать о дороге в родные места.

Целый день он шел, стараясь избегать селений, и только в одной деревушке выпросил себе хлеба. Настала другая ночь, и он пошел вглубь леса, чтобы там заночевать. Опять он лег под большим деревом и крепко уснул. Перед самым рассветом он почувствовал толчок, и кто-то зычным голосом его окликнул: «Эй, вставай, мальчуган! Что ты тут лежишь, с кем ты тут?»

Поднявшись, Паша увидел трех здоровенных молодцов, вооруженных с головы до пят, и порядком испугался. «Не бойся, мы тебя не тронем. Расскажи, зачем ты здесь?» Видя, что это люди не из барака, Паша откровенно рассказал им все, что ему пришлось пережить и куда он держит путь. Они слушали его со вниманием: мальчик им, видимо, понравился своею бойкостью и находчивостью. Посоветовавшись между собою, они решили взять его к себе. «Не то погибнет, – говорили они. – Из него может выйти толк, раз уж он не побоялся бежать из приюта и пробирается пешком на родину; нужно только воспитать его по-нашему». О своем решении они объявили мальчугану, причем хвалили свою жизнь и обещали, что ему у них будет отлично. Паша не прекословил: он боялся этих вооруженных людей и последовал за ними вглубь леса. На одной поляне их ждали оседланные кони, а при них еще один дюжий молодец. Он подхватил Пашу под руки, посадил впереди себя на одного из коней, и они поехали. Ехали они долго по лесным извилистым дорогам, наконец остановились. Коней куда-то увели, а сами, согнувшись и увлекая за собою Пашу, вступили в какое-то отверстие между поваленными бурей деревьями и через несколько минут ходьбы в густой чаще очутились на поляне, где находилось около двадцати человек: большей частью вооруженные мужчины и несколько женщин.

Все взоры обратились на приведенного мальчугана, грязного и обтрепанного. Посыпались вопросы: кто он, откуда?

Один из мужчин, по-видимому, начальник банды, спросил:

– Как тебя зовут?

– Паша, Павел, – твердо сказал мальчик.

– А по фамилии?

– Моя фамилия Тихомиров.

– Ну, это нам не подходит. Твоя фамилия будет «Смоленый», уж больно ты грязный и измазанный, – шутливо сказал начальник.

С тех пор все его звали не иначе, как «Смоленый». Новая фамилия понравилась всем.

Паше стало ясно, что он попал в шайку разбойников. Мало-помалу он освоился с новой жизнью, и она ему даже понравилась. Бесшабашная вольность, хорошая пища и веселое настроение под хмельком – все располагало его к этим людям, и он перестал уже думать о Сосновке. Не забыл он только свою сестрицу Шуру и часто грустил, думая, что и ее уже нет в живых.

Маленький «Смоленый» вскоре стал любимцем всех разбойников, их забавой. Он живо интересовался их похождениями и нетерпеливо ожидал новой добычи. Он забыл то, что ему говорили когда-то родители о грехе воровства; теперь ему даже приятно было видеть награбленные вещи и слушать рассказы разбойников по возвращении их с «работы», как они называли свое злое дело.

Прошло восемь лет, и шестнадцатилетний «Смоленый» уже принимал активное участие в грабежах и разбоях. За свою сообразительность, ловкость и храбрость он сделался помощником атамана Их «работа» наводила ужас на окрестные селения на расстоянии ста верст в окружности. Дремучие леса позволяли им спокойно продолжать свое дело. Казалось, их никто не найдет, не потревожит. Грабили они всех, кто попадался под руку, нередко и убивали.

Но всему приходит конец. Один для разбойников довольно обыкновенный случай неожиданно произвел полный переворот в их жизни. Дело было глубокой осенью. Группа разбойников, со «Смоленым» во главе, напала на двух мужчин, проезжавших на подводе лесом, убила их и ограбила; взяли лошадей, забрали бывшую на убитых одежду и сапоги. Денег при убитых оказалось всего 3 рубля 50 копеек, а в мешке было две книги, которые разбойники сперва хотели бросить, но потом оставили на папиросы. Книги спрятал у себя «Смоленый». Вечером, после осмотра всех награбленных за день вещей, он достал книги и стал их просматривать. Одна, под названием «Голос веры», была ему незнакома, другая называлась «Новый Завет». Об этой книге у него сохранились смутные воспоминания со времен детства: такая же книга была у его родителей в Сосновке. Лежа на своей койке, Смоленый, от нечего делать, начал прочитывать те места в книге, которые он случайно открывал. Вот он читает: «... никто не ищет Бога... Гортань их – открытый гроб; языком своим обманывают; яд аспидов на губах их. Уста их полны злословия и горечи. Ноги их быстры на пролитие крови. Разрушение и пагуба на путях их; они не знают пути мира. Нет страха Божия перед глазами их» (Рим. 3:11-18). И он подумал: «И прежде были такие люди, как мы». – «Ноги их быстры на пролитие крови «И он вновь увидел, как они скакали на своих быстрых конях за пытавшимися спастись двумя проезжими, как те просили не убивать их, но без малейшей жалости он и его товарищи лишили их жизни. При этом воспоминании Смоленому сделалось как-то не по себе, и он подумал: «Кто были эти люди? Почему у них с собой была эта книга?» Он стал перелистывать «Новый Завет» в надежде найти какие-либо сведения об убитых. Но там ничего не нашлось, ни одного документа, из которого можно было бы узнать – кто они и откуда. Лишь на первой странице виднелась краткая надпись, гласившая следующее: «15 мая 1898 года – день моего обращения к Господу, покаяния и возрождения. В этот день Он меня простил и омыл Своею святой кровью».

Смоленый не мог понять значения этой надписи и стал перелистывать книгу и читать отдельные места. – «Или не знаете, что неправедные царства Божия не наследуют?.. И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего» (1 Кор. 6:9-11). Затем он наткнулся на молитву какого-то человека, который говорил: «Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо» (Лук. 19:8). Перевернув еще несколько листков, он уже увлекся чтением 23 главы от Луки, где повествуется о распятии Христа. Особенно заинтересовало его то, что вместе с Христом были распяты два разбойника, и один из них раскаялся и сознал свою вину, и за это раскаяние Христос обещал ему рай.

Смоленый закрыл книгу, положил ее под подушку и, закутавшись в одеяло, хотел уснуть. Но почему-то не спалось. На душе было тревожно. Напрасны были старания отогнать навязчивые мысли и забыться сном. Опять и опять в памяти вставала картина, как те двое просили и молили на коленях пощадить их...

Только под утро Смоленый забылся тяжелым сном. Проснулся он с какой-то новой тревогой в сердце. Все товарищи заметили особенное выражение на его лице и не знали, чем это объяснить. Некоторые думали, что он заболел. Несколько дней он ходил как в воду опущенный, и никто не мог от него добиться, что с ним творится. Товарищи, однако, не переставали расспрашивать о причине его задумчивости, и в конце концов он открылся некоторым из них, рассказав, что не может успокоиться с тех пор, как прочитал кое-что из книжки, найденной при убитых. Всем стало не по себе: что, мол, это за книга, от которой так загрустил их веселый товарищ? Иные требовали отдать им эту колдовскую книгу, чтоб ее сжечь; другие с интересом просили дать ее почитать. Решили, наконец, почитать. И вот, когда все были в сборе, Смоленый перечитал вслух те места, которые его так поразили. Все слушали с напряженным вниманием. В самом начале чтения один молодой разбойник уверенно сказал, что эта книга – Евангелие, что он с нею хорошо знаком. «Моя мать была штундистка, – сказал он, – и постоянно читала Евангелие. Мать часто водила меня на детские собрания, где читалась эта книга, а потом дети пели и молились».

Чтение продолжалось довольно долго. По окончании все молча разошлись по разным углам. Настроение у большинства было подавленное. Никто не мог понять, почему книга произвела на них такое сильное впечатление. С того дня они время от времени собирались и снова читали Евангелие: оно действовало на их души неотразимо.

Прошло не более месяца, и вот молодой разбойник, мать которого была штундистка, открыто заявил, что не может больше продолжать заниматься своим преступным делом. Вслед за ним заявил то же самое Смоленый. Все разбойники уже видели их молящимися со слезами на глазах. Наконец сделал такое же заявление и сам атаман. Все с ним были согласны. Но перед ними встал вопрос: что делать дальше, как начать новую жизнь? Ведь для этого прежде всего нужно отдаться властям. И еще – могут ли они, если не вдесятеро, то хотя бы частично воздать всем обиженным за причиненное зло? Конечно, это невозможно. Выход один – отдаться властям. Большинство с этим не согласилось; но тот молодой разбойник, который первый решил начать новую жизнь, за ним Смоленый и еще пять человек решили пойти и признаться во всем представителям закона.

Настал день, когда они решили разойтись, кто куда хочет. Прощанье было трогательное. Товарищи попросили Смоленого напоследок прочитать еще что-нибудь из Евангелия. Он открыл место, где описывается встреча Христа с двумя бесноватыми, весьма свирепыми людьми, вышедшими из гробов, т. е. погребальных пещер, из которых Христос изгнал злых духов, после чего исцеленные пошли за Ним. «Так и с нами случилось, – добавил Смоленый. – Мы желаем оставить нашу греховную жизнь. Довольно нам делать людям зло! Пойдем за Христом!» С этими словами Смоленый, упав на колени, громко каялся в своих злодеяниях, каялись также и другие! В общем плаче и стоне слышались бессвязные возгласы, отдельные слова: «Прости!.. нас... меня... не вспомяни мне... омой Своею кровью! Дай силу!.. Не буду... не хочу ... обещаю!» и тому подобное. Семь разбойников, расцеловавшись с остальными, отправились с оружием в руках в ближайший город, а остальные избрали себе другие пути.

(Продолжение следует)